Иногда мне кажется, что у меня сохранилось не так много воспоминаний из детства. Я, бывает, огорчаюсь — мне хочется иметь какую-то складную киноленту в памяти о своём детстве — а её нет. Есть какие-то кусочки, наподобие разноцветных стёклышек из детского калейдоскопа, или капелек монпансье в красивой жестяной коробке. Но потом я беру на ладошку цветное стёклышко — и всматриваюсь через него в прошлое. Ну или словно кладу в рот конфетку — и смакую ароматные леденцовые капельки своего детства.
Первое стёклышко. Вот комната деда. На полке серванта — 5 или 6 пачек «Беломорканала», рядом — металлический туб с корвалолом. Мне 7 или 8, и для меня это пока просто папиросы, и дедушкины таблетки от сердца. Мне нравится запах и того, и другого. Курить мне тогда в голову не приходило, а вот стащить таблетку корвалола и лизать её, как конфету — запросто.
И ещё кусочек цветного стекла.С огненно красным оттенком. Это дед стоит на лоджии, курит свой «Беломорканал», а я бегаю с друзьями во дворе и изредка оборачиваюсь, чтобы увидеть красный огонек в силуэте дедушкиной головы. Есть огонек — всё хорошо, вселенский порядок не нарушен, я машу огоньку рукой, и возвращаюсь к друзьям.
Синее стёклышко. Мы с дедом идём по растрескавшейся от летнего зноя тропинке в поле, и я вижу среди колосков пшеницы несметное количество полевых васильков, которых никогда и нигде больше столько не видела. А потом мы доходим до конца поля, и дед собирает на его краю букет полыни. И я, удивляясь её будничности и внешней неприглядности, интересуюсь — а зачем? Дед же вместо ответа суёт мне прямо в нос этот букет полыни, и я мгновенно наполняюсь до самых краёв её удивительным, ни на что непохожим ароматом. Дед улыбается и говорит — «Люблю я её запах. Понимаешь?» И я киваю головой. И пропитываюсь этим ароматом на всю свою жизнь. Часто вспоминаю, что в красивой вазе летом у деда всегда стоял букет полыни. И что удивительно — даже когда полыни рядом нет, запах её я чувствую и помню отчётливо. Моё волшебное зелёное стёклышко.
А вот сразу горсть желтых, красных, оранжевых и зелёных стёклышек. Всматриваюсь в них. Каникулы закончились. Родители забирают меня домой, в тогда ещё Ленинград. И с сентября от бабушки с дедом из Мичуринска начинают раз в три-четыре недели приходить посылки. Сначала приносят извещение. Потом мы с мамой бежим на почту, получаем увесистый ящик и везём его на небольшой тележке домой. Дома я хватаю гвоздодёр, и начинается увлекательное занятие.
Ящик деревянный, а фанерная крышечка прибита к нему по периметру небольшими гвоздиками. Это было чистое счастье — аккуратно, стараясь не погнуть гвоздики, вытаскивать их один за другим из крышки ящика и складывать в небольшую кучку на кухонном столе. А потом — тадам! — снять крышку — и ощутить, как аромат мичуринских яблок густо заполняет собой пятиметровое пространство нашей хрущевской кухоньки. И бережно снимать с каждого яблока бумажную обертку, которую накрутила бабушка, чтобы яблоки не поколотились в долгом посылочном пути. И потом с наслаждением есть эти удивительные, разных цветов и сортов яблоки, слаще и вкуснее которых, я пока в жизни своей не ела, и ощущать их насыщенность теплом и солнцем, и заботой рук их собиравших и отправлявших.
И ещё стёклышко. Август. Посреди кухни стоит ведро мясистых красных помидоров. Незабываемое бычье сердце. Бабушка моет помидоры. нарезает целую миску, щедро заливает сметаной и ставит передо мной. Я, хоть и причастна к уходу за ними и поливу, всё же ем их с некоторым чувством обыденности. Обычный полдник же. Знать бы мне, что через много лет я буду ностальгически эту самую миску вспоминать, с грустью глядя на пластмассовые томаты из супермаркета, и думать, какое это было счастье — до отвала наесться этого салата со сметаной, а потом кусочком хлеба собрать с донышка миски самое вкусное.
А потом случается то, что стёклышек вырастает огромная гора — и воспоминания медленно, но верно выбираются из уголков памяти наружу. Я раскладываю их перед собой то в причудливые узоры, то ровной линией, то собираю в пирамиду, то — в красивую картину — и удивляюсь, как же это мне казалось, что их у меня мало.
Много. Разные. Их достаточно. Они тёплые, как земля черноземья в жарком июле. И когда я начинаю их записывать, они толкаются, пищат и торопятся толпой вылезти наружу, как жизнелюбивые росточки. А я смотрю на них и ощущаю — как много они значат для меня. Как они меня напитали. Как продолжают напитывать и давать силу. Что это не просто воспоминания. Это то, из чего я выросла. И да, дам сейчас место и пафосу тоже — это мои корни. И очень классно иногда давать себе время их ощущать — ощущать, что я это не просто такая сама-по-себешная я, что я не из ниоткуда такая взялась, не сама по себе выросла, сформировалась, стала такой, какая есть. и всё такое прочее… И я даю себе это время.