Ушёл мой рыцарь в странствие опять,
Покрыты пылью старые ботинки,
Мне наказал он, уходя, — не ждать
И ни одной не проронить слезинки.
Пообещала — так тому и быть,
И проводила только до порога —
Настанет срок — так оборвётся нить,
По воле Бога или, может, рока.
Прошло два года. Жизнь моя текла
Ручьём неговорливым, неприметным.
Как обещала — вовсе не ждала,
Ни рыцаря, ни от него приветов.
Как обещала — не роняла слёз,
Не бегала украдкой на дорогу.
Наш уговор был для меня всерьёз —
О нём не говорила даже с Богом.
Сосед слал сватов и сулил всех благ.
Ему я вежливо ответила отказом.
Он удивился: как возможно так,
Грозился, что не сдастся просто, сразу.
Подарки пирамидою — во двор,
Шелка, парча, браслеты, серьги, бусы.
«Не хочешь подобру? Так на измор
Возьму тебя. В супружеские узы.»
Я только лишь качала головой —
«Старания напрасны Ваши, право,
Любовь не купишь никакой ценой —
Поймёте позже, поразмыслив здраво».
Сосед смеялся, говорил, что блажь,
И предлагал всё больше, выше цену,
«Ведь Вас покинул верный рыцарь Ваш —
И это разве было не изменой?»
Я улыбалась горе-жениху,
Подарки все упорно возвращая,
А в городе болтали чепуху:
Что счастья своего не понимаю,
Что Рыцаря напрасно, глупо, жду,
Что верно, никогда он не вернётся,
Что гордостью своей я злю судьбу —
За то обидится она и насмехнётся.
Душа устала от молвы людской.
А сердце Рыцаря по-прежнему любило —
И третьей без него уже весной,
Вдруг так затосковало и заныло,
Что я, оставив дом, решилась в путь
Пуститься мне неведомой дорогой,
— И если не Судьба вернуться — пусть,
Всё ж это легче, чем дышать тревогой.
Ещё два года улетели прочь.
Я Рыцаря следов и не искала,
Но каждый раз, как приходила ночь,
Его как будто рядом ощущала:
В сиянье звёзд, в дыхании ветров,
В покачиваньи чуть заметном веток,
И в ароматах скошенных лугов,
И в скрипе тонком старых вагонеток.
Покрылись ноги пылью всех дорог,
Ступням босым уже было не больно,
И вряд ли кто узнать меня бы смог —
Сменился цвет волос моих невольно.
И кожа огрубела. И душа
В пути нелёгком только закалилась,
Когда однажды Рыцаря нашла,
Когда Судьбы вновь линии скрестились.
Под вечер, обессилев от ходьбы,
Жестокой жажды, голода и зноя,
Я постучалась в дверь простой избы,
Чтоб попросить хозяев о постое.
Мне предложили ужин и ночлег,
Умыться дали и воды напиться,
Не спрашивая, — что за человек,
Как в их краях могла я очутиться.
Мы завели неспешный разговор,
Его вином немного согревая,
Мерцал рубином сквозь стекло кагор,
И воск свечной неторопливо таял.
И было так спокойно и тепло,
Как будто эти люди мне родные —
И время не летело — а текло,
За нашими беседами простыми.
Вдруг дверь открылась — кто-то там пришёл.
Входить, однако, он не торопился,
«Должно быть, сын наш, наконец добрёл».
Хозяин, показалось мне, смутился.
Дверь скрипнула опять. И мне лицо
Почудилось болезненно знакомым.
Я слишком, слишком помнила его.
Упало сердце: «Наконец-то дома».
Померк весь мир. Дыханье прервалось.
Слова застыли. Губы онемели.
По коже будто пробежал мороз:
От слёз в глазах сдержалась еле-еле.
Меня мой верный Рыцарь не узнал:
Кивнул приветливо и слабо улыбнулся.
По рукоятку в грудь вонзил кинжал —
И от меня тотчас же отвернулся.
Как так? Тут дом? В своём ли я уме?
Он в городе одном со мной родился —
Как может быть — и непонятно мне —
Им отчий дом так быстро позабылся?
Не помнит он, что где-то плачет мать,
С утра до ночи сына ожидая?
Чем можно эту странность оправдать —
И вслух невольно: «Я не понимаю»…
Хозяин мне шепнул: «Он нам, к а к сын.
Нашли его зимою на охоте —
В снегах суровых погибал один.
Ну, что ж вы, милая? Чаёк почто не пьёте?
Не знаем точно, что же с ним стряслось.
Пока к нему не возвратилась память.
Оставить у себя его пришлось.
Поправился — и стал у нас чабанить».
Я разрыдалась. А ведь столько лет —
Ни слёз, ни горечи себе не позволяла —
Ведь слишком, слишком помнила обет,
Что в день разлуки я ему давала.
Он обернулся. Он смотрел в лицо.
Со страхом. С любопытством. С сожаленьем.
Щекам от соли стало горячо,
Но я рыдала с горьким наслажденьем.
Он подошёл. Он руку взял в свою.
Он снял с щеки другой рукой слезинку —
Сказал: «Она подобна хрусталю.
Она чиста как будто бы росинка».
Он с удивлением рассматривал её —
Катал по линиям натруженной ладони, —
Как будто проживал со мною всё —
О чём я плакала в чужом, но тёплом доме.
Хозяин ничего не понимал.
Хозяйка, растерявшись, улыбалась,
А Рыцарь мой слезинки собирал —
Чтоб ни одна, упав, не потерялась.
И я сквозь пелёну горячих слёз —
За ним с тревогой нежной наблюдала,
Пока он как-то вдруг не произнёс:
«Как думаешь? Конец или начало?»
Прошло пять лет. Сиреневым закатом
Нас укрывало небо. Тлел костёр.
И сладкий дым струился вверх куда-то,
И лёгкий ветер наш трепал шатёр.
Любимец-пони весело носился
По склонам гор, кивая головой,
И горный край у наших ног холмился —
И были богачами мы с тобой.
И остаёмся мы с тобою богачами.
И небольшой костёр наш всё горит.
И звёзды так же светят нам ночами.
Вот только сердце больше не болит.
Шатёр и пони — ничего другого
У нас давным-давно с тобою нет —
Но память, воскрешённая любовью.
Но неисхоженный, огромный — целый свет.
(с) Нина Кононова
2008