Мама особенно часто вспоминает эту историю из моего детства. Лето, тёплый день, мы с дедом сидим во дворе нашей дачи в Ольгино. Дед, точнее лежит, а я, как полагается непоседам, развожу бурную деятельность вокруг него. Через какое-то время деду нужно принять таблетку. Он ласково обращается ко мне: «Внученька, принеси, пожалуйста, водички». Меня дважды просить не нужно было. Побежала на веранду, зачерпнула ковшиком из большого ведра воды деду – и бегом к нему. «На, — говорю – дедуленька, водичку», — и отпускаю ковшик. Дедуленька сидит весь мокрый и смотрит на любимую внученьку, с глубокой благодарностью, конечно…
Я очень жалею, что дед так мало прожил. Мне было очень хорошо, очень тепло с ним в детстве, и я уверена, что мы бы оставались близкими друзьями вопреки времени и всем процессам взросления, если бы только он пожил побольше.
Есть три вещи, которые устойчиво ассоциируются у меня с дедом – стопки «Беломорканала» в серванте, мятная горькость валидола и охапка полыни. Так получилось, что все три эти ассоциации с привкусом горечи.
«Беломорканал», наверно, был любим многими фронтовиками – почти простая солдатская махорка. Курить дед всегда уходил на лоджию, стоял там, неспешно курил и так же неспешно думал о чём-то о своём. Я часто пробиралась за ним и стояла радом, вдыхала особый дедовский запах с привкусом махорки. Дед, как ни странно, меня не гонял, напротив, был рад моему присутствию. А мне всегда-всегда рядом с ним было светло и безмятежно. Лет пять-шесть назад приятель из баловства купил пачку «Беломорканала». Я не удержалась и попросила разрешения вдохнуть запах из пачки. Оказалось, совсем не тот запах. Совсем. Не дедовский. Тот остался там, в восьмидесятых…И дед там остался.
Валидол тоже был отголоском фронтовой жизни. Дед никогда не рассказывал мне про войну, ведь мне было всего 10, когда он ушёл. Берёг моё солнечное детство. Но в небольшом книжном шкафу на самом видном месте стояли тома «Живых и мёртвых» Константина Симонова, и там же неподалёку хранились дедушкины медали. Стеклянных тубов с валидолом у деда было не меньше двух – один лежал на самом видном месте в серванте, другой неизменно лежал в кармане пиджака или брюк, был всегда при нём. Балуясь, мне случалось стащить у деда таблетку и съесть её с большим удовольствием. Отчего-то валидол казался мне вкуснее и притягательнее конфет. Дед мягко журил меня, а про себя, наверняка желал, чтобы меня судьба хранила от больного сердца. Назначение этого туба я в полной мере осознала, когда однажды осенью дед попал в больницу, надолго, а потом ушёл… Я и сегодня люблю валидол, и когда, случается, покалывает сердце – неизменно рассасываю таблетку с мыслями о деде, мятный вкус с лёгкой горчинкой идёт сердцу на пользу.
Всё лето в той комнате, где мы с дедом проводили много времени – за моим летним чтением, написанием писем маме, просто разговорами – непременно стоял букет полыни. Дед её очень любил. Сразу за нашим домом, посёлок кончался, обрывалась линия пятиэтажных домов, и начиналось поле – с рожью, затерянными в ней васильками, земляникой и полынью. Через поле шла узенькая, почти всегда тропинка. Земля под ногами от летней жары вся была растрескавшаяся, раскалённая. Из-под ног то и дело выскакивали ящерки – иногда, испугавшись, юркали обратно в поле, реже – бесстрашно прыгали прямо перед нами. Посреди поля был зелёный оазис – заросли кустов, высокая трава, небольшой овраг. И, конечно, полынь. Дед мог там присесть и просто дышать ею. Без полыни он не мог. Потому с поля ли, или с небольшого луга, также привольно раскинувшегося неподалёку, мы часто уносили с собой букетик полыни. Дома дед наливал воды в вазу и ставил кустики полыни посредине стола, накрытого бордовой скатертью. Полынный букет стоял долго, даже увядая и засыхая, он сохранял свой неповторимый аромат. Только если в комнате долго не проветривали, можно было почувствовать, унюхать, что воздух горчит. В остальное время горчинка была тонкой, еле уловимой, но, думаю, этой ноты деду было достаточно, чтобы извлечь из памяти все мелодии, с нею связанные. И мне сейчас тоже этой одной-единственной ноты достаточно, чтобы вернуться туда, в ту комнату, к деду или отправиться с ним на долгую прогулку, чтобы вспомнить сразу его доброе лицо, лучики морщин вокруг глаз и полную любви, необычайно тёплую улыбку. Когда дед ушёл, бабушка осталась одна. Я приезжала к ней на летние каникулы, мы часто ездили на могилу к деду. Всегда с букетом полыни. И ещё долго-долго после его смерти бабушка ставила в комнате такой же букет, со словами «Михал Егорыч полынь очень любил». И иногда, когда я вдруг забывалась, и слышала в комнате эту щемящую душу нотку полыни, мне казалось, что вовсе дед никуда не уходил, что он где-то здесь, смотрит на нас и улыбается, улыбается, улыбается…