Из окна четвёртого этажа — вид на поле, за ним — другое, а ещё дальше — третье. Я просыпаюсь с утра и иду к окну — смотреть, где дедушка с бабушкой, на дальнем огороде, или на ближнем. Дед с бабушкой переехали в Тамбовскую область из Коми Республики на пенсии, отогреваться от северных морозов. Каким-то образом купили кооперативную квартиру в посёлке городского типа Кочетовка-5, в 15 минутах езды на электричке от города Мичуринска. По жильцам этого дома и их детям и внукам можно было изучать географию страны.
Мои дедушка и бабушка жили в Сыктывкаре, потом в Печоре. И часть других счастливых владельцев этих кооперативных квартир — из Печоры. Наши соседи строили города, последним был Усинск. Был кто-то из Воркуты, и из Инты, и Ухты. Многие взрослые дети разъехались потом по разным городам на учёбу, потом и осели в этих городах, обзаведясь своими семьями и работой. На лето внуков свозили из Москвы, Рязани, Воронежа, Калуги, Ленинграда, Сыктывкара, Печоры. А моя закадычная подружка, с которой мы до сих пор неплохо ладим, и вовсе приезжала из украинского города Кривой Рог.
Три месяца мы пропадали в огромном дворе, имеющем форму квадрата, прибегая домой только поесть и переодеться. По вечерам, в темноте, деды стояли на лоджиях, попыхивая папиросами и степенно выкрикивали в темноту имена своих внуков, зазывая их домой. Бабушки звали более нервно, сердясь на непослушание, а иногда и спускались сами, чтобы уж наверняка загнать неугомонную детвору домой. И возвращаясь домой, наскоро поужинав, мы неслись на лоджии, и с разных этажей высовывалось с десяток голов — и начиналось долгое прощание с друзьями в темноте.
Времени у молодых пенсионеров было много. Пенсионный возраст был тогда не так суров — в 55 лет были свободны бабушки, в 60 — дедушки. Плюс кто-то имел льготы за северные тяготы. И каким-то образом эти молодые активные люди смогли добиться разрешения распахать небольшую полоску земли вдоль поля у дома под огороды — это были ближние огороды. А особо энергичные получили разрешение такую же полоску забрать под огороды у дальнего поля. Мои были неутомимыми. И огородика у них было целых два — дальний и ближний. Летом жара в черноземной полосе стояла под 35-40 градусов. Земля трескалась от засухи. И огородики нужно было поливать два раза в день — рано утром, в 6-7 часов, и под вечер — около 8-9 часов, до наступления темноты. К утренним поливам детей обычно не привлекали (и поэтому по утрам я шла к окну, выходящему на поля, определять,где бабушка, или дедушка, или они вдвоём), а вот вечерние — были всеобщим развлечением. Считалось, что это некая трудовая повинность, но большинству из нас она нравилась. А вот настоящей повинностью считалось приобщение к сбору колорадских жуков с картошки, не слишком приятное занятие.
Желанным приключением было идти через поле по узенькой, потрескавшейся от жары тропинке, высматривая по дороге маленьких юрких ящериц и прыгучих лягушек. Интересно было наблюдать за стрекозами и бабочками. А кузнечики! Никогда больше и нигде больше я не видела такого количества кузнечиков. Большой удачей было поймать это супер прыгучее чудо, спрятать в припасённый заранее спичечный коробок, поносить его немного в руках или кармане, а потом выпустить. Ещё приключением было дойти до третьего поля, гречишного, и оказаться на четвёртом — кукурузном. А уж верхом счастья было, когда разрешали отправиться не прямо через поле, а по другой тропинке, наискосок — к большому чистому пруду — купаться. В пруду водились раки, но сколько мы ни пытались — поймать их не могли. Зато однажды были свидетелями, как одного парнишку рак сам ухватил клешнями за большой палец ноги, когда тот полез купаться.
Иногда мне кажется, что я очень плохо помню что-то из детства. Часто расстраиваюсь из-за этого, хочется, чтобы эти моменты помнились и не исчезали под завалами всякого-разного, менее ценного. Но, бывает, сядешь в тишине с кружкой горячего чая, с чабрецом или мятой, и вдруг вспомнишь, как когда-то с бабушкой ходила летом на огромные луга, собирать эти самые чабрец, и мяту, и ещё какие-то травки, которых в тех местах всегда было много. Или вспомнишь букет полыни в руках деда — его самой любимой травы. Ароматные букеты терпкой полыни он всегда приносил с дальних прогулок, и они всегда стояли дома в красивой вазе на почётном месте, как у некоторых стоят букеты роз и других благородных цветов. Вспомнишь простенький сервант и стопку пачек «Беломорканала» в его глубине, и там же рядом — пачку валидола. Запах ещё горячего клубничного варенья, намазанного на горбушку такого же горячего хлеба, только что принесённого мною из магазина. Хлеб привозили каждый день ровно в 4 часа дня, и мы всё бросали и бежали за этими ароматными горяченькими буханками, вкуснее которых, казалось, в жизни не было ничего.
И вот сижу, пью чай, и тяну за эти несмело торчащие ниточки воспоминаний, и начинаю сматывать их в аккуратные разноцветные клубки. И внезапно ниточка тянется, и тянется, и тянется, и, оказывается, что помню я не так уж мало, а пожалуй, даже и много. И есть в этих клубочках особая теплота, особая ценность, важная часть меня. И хочется не вытаскивать все эти воспоминания разом, не выпивать их торопливым залпом, а смаковать, вдыхать, рассматривать со всех сторон, снимать слой за слоем, доходя до какой-то своей особенной сути, без суеты складывать этот большой и красивый паззл, подолгу держать на ладонях удивительные кусочки, подбирать их друг к другу, и умножать их ценность, прежде всего для себя…