Вечерами моё сердце часто стучит им. Томом Уэйтсом.
Я закрываю глаза и вижу ночные огни порта, отражающиеся в тёмной глади воды. Вижу старый неуклюжий танкер, заблудившийся в этой темноте то ли, по своей старческой слепоте, то ли от усталости. Вижу одинокий силуэт, тревожно вглядывающийся в береговую линию, которая угадывается по расплывчатым пятнам фонарей уже такого близкого, но всё ещё недоступного города. Или всё же этот силуэт вглядывается в свою желанную иллюзию? Для меня это не так важно. Важен сам силуэт. Важно то, что взгляд его устремлён с надеждой и ожиданием в эту всепоглощающую темноту. Над ним я вижу яркий полумесяц. Нет, не луну, а именно полумесяц, застывший в холодном тёмном небе и рассыпанные по небу горсточки звёзд, мерцающие, словно серебристые блёстки, дрожащие на ветру.
Какая теперь разница, что перевозил этот танкер. Мне в нём видится только безнадёжно уставший от скитаний по морям великан, чья голова тронута не ранней сединой – а коварной въедливой ржавчиной. И единственное его желание в эту ночь – пристать к берегу и обрести недолгий покой в очередном порту у очередного причала, раз уж на роду ему написано беспрерывно скитаться по миру, не имея собственного дома. Но и в этой малости ему отказано, и он стоит гордый своей отверженностью где-то между. Между холодным, не желающим его принять городом, и огромными водными пространствами, в которых он скитался.
Ему начинает становиться безразлично. Лимит его стремления исчерпан. Он неподвижно застывает в бездействии и остаётся равнодушен даже к тихому плеску воды, которая, утешая его, с волнением обнимает бесстрастный ледяной металлический корпус. Он слишком устал, чтобы беспокоиться о завтрашнем дне, и слишком был устремлён в настоящее, чтобы ещё хоть на миг задержаться в дне вчерашнем.
Все обитатели его кают тоже притихли, оттого, что и их ожидания были обмануты. Они стремились от горизонта к горизонту вместе с ним, престарелой грудой железа. Но вот горизонт, к которому они так рвались, принимать их отказывается. Он усмехнулся, покачнувшись на волнах, опьянённый досадой и излишне морозным воздухом.
А из одной из кают тонкой струйкой вытекает Tom Waits. Совсем маленький и крошечный. Он один ухитряется покинуть этот печальный промёрзший жестяной дом на воде и своей хрипотцой прорезает тонкий лист холодного ночного воздуха. Куда-то в бесконечность космоса улетает Grapefruit Moon, поднимается над темнотой воды, над силуэтом, устремившим взгляд на скорее ощутимую, чем видимую, береговую линию, над огнями города, над отражением в окне измученных бессонницей и ожиданием глаз. Улетает всё выше и выше в Ночь на Земле.
Это мой Tom Waits. Таким я его увидела в первый раз. Таким он непринужденно вошёл одной морозной ночью в мою жизнь, не претендуя на привязанность и любовь, намереваясь, просто пройти сквозь меня и мои ветреность и непостоянство. Но неожиданно для себя самой я к нему очень сильно привязалась. И он согласился остаться… Иногда по вечерам мы сидим вдвоём в пустой квартире — я и Waits, неизменно приходящий через динамики, и просто растворяемся в темноте вместе с колебаниями звуков, а потом и вовсе через чуть приоткрытую форточку устремляемся… туда, где в ночной глади воды отражаются огни порта, луна и серебристые блёстки звёзд.
12-13 ноября 2007
