Цитаты из книги Махатмы Ганди “Моя жизнь” (продолжение)

Книга о Ганди из тех, которые читаешь совершенно никуда не спеша. Некоторые главы прочитываю по два-три раза. Откладываю книгу в сторону, задумываюсь, смотрю на некоторые вещи с других сторон, кое-что переоцениваю, кое-что осознаю.  Отмечаю те моменты, которые хочу уточнить, записываю названия книг из текста, вызывающих интерес. Словом, погружаюсь. За то время, что я с этой книгой – я уже успела проглотить несколько других книг, более лёгких, более простых в чтении. А Ганди почему-то читается неторопливо.

Итак, продолжу цитировать.
А начало книги находится здесь: Цитаты из книги Махатмы Ганди “Моя жизнь”

“XVI. ПЕРЕМЕНЫ

Я не хотел бы, чтобы создалось впечатление, будто моё увлечение танцами и тому подобными вещами было своего рода потворством моим желаниям. Даже тогда, в период увлечений, у меня было достаточно здравого смысла и я снимался в известной степени самоанализом. Я учитывал каждый истраченный мною фартинг и вёл точную запись всех расходов. Всякие, даже небольшие расходы (например, оплата проезда в омнибусе или покупка почтовых марок, два медяка, истраченных на покупку газет) я подсчитывал ежевечерне перед сном. Эта привычка сохранилась у меня на всю жизнь, и, когда мне приходилось иметь дело с об­щественными средствами в сотни тысяч, я добился стро­жайшей экономии в их расходовании и вместо огромных долгов неизменно имел свободные средства во всех возглавляемых мною движениях. Пусть каждый молодой человек, прочитав эту страницу, возьмёт себе за правило подсчиты­вать все свои доходы и расходы, и, подобно мне, он в конце концов почувствует преимущество этого.

Как только я взял под строжайший контроль свои рас­ходы, то увидел, что необходимо экономить. Прежде всего я решил наполовину сократить их. В результате подсчётов выявились многочисленные расходы на проезд. В то же время, живя в семье, я должен был еженедельно оплачи­вать счета. Сюда входила стоимость обедов, на которые мне из вежливости приходилось приглашать членов семьи, а также посещение вечеров совместно с ними. Кроме того, сюда входила плата за экипаж, в особенности если я сопровождал женщин, так как, согласно английским обыча­ям, все расходы оплачивает мужчина. Обеды вне дома оз­начали также дополнительные расходы, тем более что пла­та за несъеденные дома блюда всё равно включалась в еженедельный счёт. Мне казалось, что можно было избе­жать всех этих расходов, как и того, чтобы мой кошелёк опустошался из-за ложного понимания правил приличия.

Поэтому я решил больше не жить в семье и снять квартиру за свой счёт, менять её в зависимости от места работы и таким образом приобрести некоторый жизнен­ный опыт. Квартира была выбрана с таким расчётом, что­бы место занятий находилось не дальше чем в получасе ходьбы. Благодаря этому я не тратил денег на проезд. Раньше мне всё время приходилось пользоваться различ­ным транспортом, а для прогулок изыскивать дополни­тельное время. При новом порядке получалась экономия в деньгах и одновременно я имел возможность совершать прогулки по восемь—десять миль в день. Именно привыч­ка подолгу ходить пешком спасала меня от заболеваний в течение моего пребывания в Англии и закалила мой организм.

Я снял две комнаты. У меня была гостиная и спальня. Так было ознаменовано начало второго периода моей жиз­ни в Лондоне. О третьем будет сказано дальше.

Благодаря этим переменам мои расходы сократились наполовину. Но как распределить своё время? Я знал, что для сдачи экзаменов на звание адвоката не нужно зани­маться слишком много, и поэтому не испытывал недостат­ка во времени. Но меня беспокоило слабое знание анг­лийского языка. Слова мистера Лели (впоследствии сэра Фредерика): «Сначала получите диплом, а потом уже при­ходите ко мне», всё ещё звучали у меня в ушах. «Мне надо, — думал я, — получить диплом не только адвоката, но и филолога». Я разузнал относительно программы за­нятий в Оксфордском и Кембриджском университетах, проконсультировался с несколькими приятелями и обна­ружил, что, если я выберу одно из этих учебных заведе­ний, это потребует больших расходов и более длительно­го, чем я предполагал, пребывания в Англии. Один из моих друзей предложил мне сдать в Лондоне экзамены для поступления в высшее учебное заведение, если у меня действительно есть потребность получить удовлетворение от сдачи трудных экзаменов. Это означало затрату огром­ного труда и повышение уровня общих знаний почти без дополнительных расходов. Я с радостью принял его совет. Но программы занятий напугали меня. Латынь и совре­менный язык были обязательными! Разве мне удастся спра­виться с латынью? Но друг выступил в защиту латыни: «Латынь чрезвычайно нужна адвокату. Знание латыни очень полезно для понимания сводов законов. Свод римского права целиком написан на латинском языке. Кроме того, знание латинского языка поможет лучше овладеть анг­лийским». Это было достаточно убедительно, и я решил изучить латынь, каких бы трудов это ни стоило. Я уже начал заниматься французским и подумал, что сдам его как современный язык. Я поступил на частные курсы по подготовке к сдаче экзаменов в высшее учебное заведе­ние. Экзамены принимали два раза в год, и у меня оста­валось всего пять месяцев. Подготовиться за это время было почти непосильной задачей. Мне предстояло пре­вратиться из английского джентльмена в серьёзного сту­дента. Я распланировал всё моё время с точностью до минуты. Но мои способности и память вряд ли позволяли надеяться, что я смогу изучить латынь и французский язык, не говоря о других предметах, в столь короткий срок. И действительно, я провалился на экзамене по латыни. Я расстроился, но не упал духом. У меня уже появился вкус к латыни, и к тому же я надеялся, что при следующей по­пытке полнее будут и мои знания французского, а тему для моих научных занятий возьму новую. Первый раз я остановился на теме из области химии, но она, хотя и обещала быть очень интересной, не привлекала меня, так как разработка её требовала проведения многочисленных опытов. Химия была одним из обязательных предметов в школе в Индии, и поэтому я избрал её для сдачи экзаме­нов в Лондоне. Но теперь взял новую тему: свет и тепло. Мне говорили, что она более лёгкая, и это подтвердилось. В период подготовки к новой попытке сдать экзамены я ещё больше упростил свою жизнь. Я чувствовал, что живу шире, чем могут позволить скромные доходы моей семьи. Мысль о благородстве брата, который с трудом добывал средства к жизни и всё же ни разу не отказал мне в просьбах о деньгах, ужасно мучила меня. Большинство студентов, которые жили на стипендии, тратили от восьми до пятнадцати фунтов в месяц. Мне приходилось встречаться со многими бедными студентами. Они жили ещё скромнее, чем я. Один из них жил в трущобах, сни­мая комнату за два шиллинга в неделю и оставляя на еду всего два пенса, на которые можно было получить стакан какао с куском хлеба в дешёвом кафе Локкарта. Я, разу­меется, и не думал соревноваться с ним, но чувствовал, что вполне смогу обойтись одной комнатой и готовить некоторые блюда дома. Это даст экономию в четыре-пять фунтов в месяц. Мне попались книги, описывающие про­стой образ жизни. Я отказался от двух комнат и снял од­ну, обзавёлся плитой и стал сам приготовлять завтрак. На это я тратил не более двадцати минут, так как варил толь­ко овсяную кашу и кипятил воду для какао. Второй за­втрак я съедал в кафе, а вместо обеда опять пил какао с хлебом дома. При таком образе жизни мне удавалось рас­ходовать всего один шиллинг.и три пенса в день. Я уси­ленно занимался. Простая жизнь сберегла мне массу вре­мени, и я успешно сдал экзамены.

Пусть читатель не думает, что моя жизнь была очень скучной. Как раз наоборот. Эти перемены привели в со­ответствие мою внутреннюю и внешнюю жизнь. Новый образ жизни более соразмерялся с материальными воз­можностями моей семьи. Жизнь стала правильнее, и на душе было хорошо.

XVII. ОПЫТЫ В ОБЛАСТИ ДИЕТЕТИКИ

Чем глубже изучал я самого себя, тем большей станови­лась у меня потребность во внутренних и внешних измене­ниях. Переменив образ жизни или даже до этого, я начал вносить изменения в мою диету. Я видел, что авторы книг о вегетарианстве очень подробно изучили предмет с рели­гиозной, научной, практической и медицинской точек зре­ния. Рассматривая этот вопрос в этическом плане, они при­шли к выводу, что превосходство человека над низшими животными вовсе не означает, что последние должны быть жертвами первых: наоборот, высшие существа должны за­щищать низшие, и те и другие должны помогать друг другу так же, как человек помогает человеку. Кроме того, они сформулировали положение о том, что человек ест не ради  удовольствия, а для того, чтобы жить. И некоторые из них соответственно предлагали отказаться не только от мяса, но и от яиц и молока и проводили этот принцип в своей жиз­ни. Изучая этот вопрос с научной точки зрения, некоторые авторы делали вывод, что физическая организация человека свидетельствует, что он плодоядное животное и не должен употреблять пищу в варёном виде. Он должен вначале питаться только материнским молоком, а когда у него появятся зубы, перейти к твёрдой пище. С медицинской точки зрения они обосновывали отказ от всевозможных специй и острых приправ. Их практический и экономический доводы и пользу вегетарианства состояли в том, что вегетарианская диета — самая дешёвая. Все эти аргументы оказали на ме­ня соответствующее влияние. К тому же я часто встречался с вегетарианцами в вегетарианских ресторанах. В Англии существовало вегетарианское общество, издававшее ежене­дельный журнал. Я подписался на него, вступил в общество и очень скоро стал членом его исполнительного комитета. Здесь я познакомился с теми, кого считали столпами вегетарианства, и начал производить собственные опыты в об­ласти диететики.

Я перестал употреблять сладости и острые приправы, присланные из дому. Я потерял к ним вкус, поскольку мои мысли приняли новое направление, и с удовольстви­ем ел варёный шпинат, приготовленный без приправ, который в Ричмонде казался мне таким безвкусным. Экс­перименты такого рода навели меня на мысль о том, что обитель вкуса не язык, а мозг.

Конечно, мною постоянно руководили соображения жономии. В те дни было распространено мнение, что ко­фе и чай вредны, и предпочтение отдавалось какао. А так как я был убеждён, что человек должен есть только то, что укрепляет организм, то обычно отказывался от кофе и чая и пил какао.

В ресторанах, которые я посещал, было по два зала. В первом зале, где обедала зажиточная публика, предо­ставлялись на выбор блюда, которые надо было оплачи­вать отдельно. Здесь обед стоил от одного до двух шил­лингов. Во втором зале подавали шестипенсовые обеды из трёх блюд, к которым полагался кусок хлеба. В дни строжайшей экономии я обычно обедал во втором зале.

Наряду с основными опытами я проводил и частичные. Так, одно время я не употреблял пищи, содержавшей крахмал, в другое время ел только хлеб и фрукты или питался лишь сыром, молоком и яйцами. Последний опыт был со­вершенно ненужным. Он продолжался меньше двух недель. Один из реформаторов, проповедовавший отказ от продук­тов, содержащих крахмал, весьма благосклонно отзывался о яйцах, доказывая, что яйца — не мясо и, употребляя их в пищу, мы не причиняем вреда живым существам. На меня подействовали его доводы, и я, несмотря на обет, стал есть яйца. Но заблуждение было кратковременным. Я не имел права по-новому истолковывать данный мною обет, а должен был руководствоваться тем толкованием, которое дава­ла ему моя мать, взявшая с меня клятву. Я знал, что яйца в её понимании также относились к мясной пище. Осознав истинный смысл обета, я перестал питаться яйцами.

В Англии я столкнулся с тремя определениями понятия «мясо». Согласно первому, к мясу относится только мясо птиц и животных. Вегетарианцы, придерживающиеся этого определения, не едят мяса животных и птиц, но едят рыбу, не говоря уже о яйцах. Согласно второму, к мясу относится мясо всех живых существ, поэтому рыба в данном случае также исключалась, но яйца есть разрешалось. Третье опре­деление включало в категорию «мясо» мясо всех живых су­ществ, а также такие производные продукты, как яйца и молоко. Если бы я принял первое определение, то мог бы есть не только яйца, но и рыбу. Но я был убеждён, что опре­деление моей матери и есть то определение, которого я дол­жен придерживаться. Поэтому, чтобы соблюсти обет, я от­казался и от яиц. В связи с этим возникли новые трудности, так как выяснилось, что даже в вегетарианских ресторанах многие блюда приготовлены на яйцах. Это означало, что я должен был заниматься неприятным процессом выяснения, не содержит ли то или иное блюдо яиц, поскольку многие пудинги и печенья делались на яйцах. Но хотя, выпол­няя свой долг, я и столкнулся с затруднениями, в целом это упростило мою пищу. Такое упрощение, в свою очередь, до­ставило мне неприятности, так как пришлось отказаться от некоторых блюд, к которым я пристрастился. Однако эти неприятности были временными, поскольку в результате точного соблюдения обета у меня выработался новый вкус, значительно более здоровый, тонкий и постоянный.

Действительно тяжелое испытание было ещё впереди и касалось другого обета. Но кто осмелится причинить зло находящемуся под покровительством Бога?

Здесь уместно будет рассказать о нескольких наблюде­ниях относительно истолкования обетов или клятв. Толко­вание обетов — неисчерпаемый источник споров во всём мире. Как бы ясно ни был изложен обет, люди стараются исказить и повернуть его в угоду своим целям. И так делают все: и богатые, и бедные, и князь, и крестьянин. Эгоизм ослепляет их, и, используя двусмысленность формулировки, они обманывают самих себя и ищут возможности обмануть мир и Бога. Надо придерживаться золотого правила, кото­рое состоит в том, чтобы принять обет в толковании лица, наложившего его. Другое правило заключается в принятии толкования более слабой стороны, если возможны два ис­толкования. Отказ от этих двух правил ведёт к спорам и беззаконию, коренящимся в лживости. Действительно ищущий истину без труда следует золотому правилу. Он не нуж­дается в совете учёных для толкования обета. Определение моей матери понятия «мясо» является в соответствии с зо­лотым правилом единственно правильным для меня. Всякое другое толкование, продиктованное моим опытом или гор­достью, порождённой приобретёнными знаниями, непра­вильно.

В Англии свои опыты в области диететики я проводил из соображений экономии и гигиены. Религиозные аспекты этого вопроса я не принимал во внимание до по­ездки в Южную Африку, где провёл ряд сложных опытов, о которых расскажу в последующих главах. Однако семена их были посеяны в Англии.

Вновь обращённый гораздо с большим энтузиазмом выполняет предписания своей новой религии, чем тот, кто от рождения принадлежал к этой религии. Вегетарианство в то время было новым культом в Англии, оно стало но­вым культом и для меня, потому что, как мы уже видели, я приехал туда убеждённым сторонником употребления в пищу мяса и позднее был интеллектуально обращён в ве­гетарианство. Полный рвения, присущего новичку, я ре­шил основать клуб вегетарианцев в моём районе, Бейсвотере. Я пригласил сэра Эдвина Арнольда, проживавшего в этом районе, в качестве вице-президента. Редактор «Веге­тарианца» доктор Олдфилд стал президентом, а я секрета­рём. Вначале клуб процветал, но через несколько месяцев прекратил своё существование, так как я переселился в другой район в соответствии с моим обычаем периодиче­ски переезжать с места на место. Но этот кратковременный и скромный опыт научил меня кое-чему в деле созда­ния и управления подобными организациями.

XVIII. ЗАСТЕНЧИВОСТЬ — МОЙ ЩИТ

Я был избран членом исполнительного комитета Ве­гетарианского общества и взял себе за правило присутст­вовать на каждом его заседании, но всегда чувствовал себя как-то скованно. Однажды доктор Олдфилд сказал мне:

— Со мной вы говорите совсем хорошо. Но почему же вы не открываете рта на заседаниях комитета? Вы про­сто трутень.

Я понял эту шутку. Пчёлы очень деловиты, трутень — ужасный бездельник. Ничего странного не было в том, что в то время, как другие на заседаниях выражали своё мнение, я лишь молча присутствовал на них. Я молчал не потому, что мне никогда не хотелось выступить. Но я не знал, как выразить свои мысли. Мне казалось, что все остальные члены комитета знают больше, нежели я. А ча­сто случалось, что, пока я набирался смелости, переходи­ли к обсуждению нового вопроса. Так продолжалось дол­гое время.

Как-то стали обсуждать очень серьёзный вопрос. Я счи­тал, что отсутствовать на заседании нехорошо, а молча проголосовать — трусливо. Спор возник следующим об­разом: президентом общества был мистер Хиллс, владелец железоделательного завода. Он был пуританином. Можно сказать, что общество существовало фактически благода­ря его финансовой поддержке. Многие члены комитета были его ставленниками. В исполнительный комитет вхо­дил и известный вегетарианец доктор Аллинсон — сто­ронник только что зародившегося движения за ограниче­ние рождаемости. Свои методы ограничения рождаемости он пропагандировал среди трудящихся классов. Мистер Хиллс считал, что применение этих методов подрывает основы морали. Он полагал, что Вегетарианское общество должно заниматься вопросами не только диеты, но и мо­рали и что человеку с антипуританскими взглядами, подоб­ными взглядам мистера Аллинсона, нет места в Вегетари­анском обществе. Поэтому было выдвинуто предложение об его исключении. Я также считал взгляды мистера Ал­линсона относительно искусственных методов контроля за рождаемостью опасными и полагал, что мистер Хиллс, как пуританин, обязан выступить против него. Я был очень высокого мнения о мистере Хиллсе и его великодушии. Но я думал, что нельзя исключать человека из общества вегетарианцев лишь потому, что он отказывается призна­вать  одной из задач общества насаждение пуританской морали. Убеждённость мистера Хиллса в необходимости исключения антипуритан из общества не имела ничего общего с объявленными целями общества — способство­вать распространению вегетарианства, а не какой-либо системы моральных принципов. Поэтому я считал, что чле­ном общества может быть любой вегетарианец независи­мо от его взглядов и моральных устоев.

В комитете были и другие лица, придерживавшиеся этого же мнения, но я ощущал потребность самому высказать свои идеи. Но как это сделать? У меня не хватало смелости выступить, и поэтому я решил изложить свои мысли в письменном виде. На заседание я отправился с готовым текстом в кармане. Помнится, я даже не решился прочесть написанное, и президент попросил сделать это кого-то другого. Доктор Аллинсон проиграл сражение. Та­ким образом, в первом же бою я оказался с теми, кто потерпел поражение. Но было приятно думать, что наше дело правое. Я смутно припоминаю, что после этого слу­чаи добровольно вышел из состава комитета.

Застенчивость не покидала меня во все время моего пребывания в Англии. Даже нанося визит, я совершенно немел от одного присутствия полдюжины людей.

Как-то я отправился с адвокатом Мазмударом в Вентнор. Мы остановились в одной вегетарианской семье. На том же курорте находился мистер Говард, автор «Этики диетического питания». Мы встретились с ним, и он пригласил нас выступить на митинге в защиту вегетарианства. Меня уверили, что прочесть свою речь вполне прилично. Я знал, что многие поступали так, стремясь выразить мысли короче и понятнее. О выступлении без подготовки нечего было и говорить. Поэтому я написал свою речь, вышел на трибуну, но прочесть её не смог. В глазах помутилось, я дрожал, хотя вся речь уместилась на странице. Мазмудару пришлось читать её вместо меня. Его собственное выступление было, разумеется, блестящим и встречено аплоди­сментами. Мне было стыдно за себя, а на душе тяжело от сознания своей бездарности.

Последнюю попытку выступить публично я предпри­нял накануне моего отъезда из Англии. Но и на этот раз я оказался в смешном положении. Я пригласил моих дру­зей-вегетарианцев на обед в ресторан «Холборн», о кото­ром уже упоминалось в предыдущих главах. «Вегетариан­ский обед, — подумал я, — как правило, устраивают в ве­гетарианских ресторанах. Но почему бы его не устроить в обычном ресторане?» Я договорился с управляющим рес­тораном «Холборн» о том, что будут приготовлены исклю­чительно вегетарианские блюда. Вегетарианцы были в вос­торге от такого эксперимента. Любой обед предназначен доставлять удовольствие, но Запад превратил это в своего рода искусство. Вокруг обедов устраивается большая шу­миха, они сопровождаются музыкой и речами. Небольшой званый обед, устроенный мною, в этом отношении не от­личался от всех остальных. Следовательно, на обеде долж­ны были произносить речи. Я поднялся, когда наступила моя очередь говорить. Я очень тщательно заранее подго­товил речь, состоявшую всего из нескольких фраз, но смог произнести только первую из них. Я как-то читал о том, как Эддисон, впервые выступая в палате общин, три раза повторял: «Я представляю себе…» — и когда он не смог продолжать, какой-то шутник встал и сказал: «Джентльмен зачал трижды, но ничего не родил»¹. Я хотел произнести шутливую речь, обыграв этот анекдот, и начал выступле­ние с этой фразы, но тут же замолк. Память совершенно изменила мне, и, пытаясь сказать шутливую речь, я сам попал в смешное положение.

— Я благодарю вас, джентльмены, за то, что вы при­няли моё приглашение, — выговорил я и сел.

И только в Южной Африке я поборол эту робость, но ещё не окончательно. Я совершенно не мог говорить экс­промтом. Каждый раз, когда я видел незнакомую аудито­рию, я испытывал колебания и всячески старался избе­жать выступлений. Даже теперь, мне кажется, я не смог бы занимать друзей пустой болтовнёй.

Должен заметить, что моя застенчивость не причиняла мне никакого вреда, кроме того, что надо мной иногда подсмеивались друзья. А иногда и наоборот: я извлекал вы­году из этого. Моя нерешительность в разговоре, раньше огорчавшая меня, теперь доставляет мне удовольствие. Её величайшее достоинство состояло в том, что она научила меня экономить слова. Я научился кратко формулировать свои мысли. Теперь я могу выдать себе свидетельство в том, что бессмысленное слово вряд ли сорвётся у меня с языка. Я не припомню, чтобы когда-либо сожалел о сказанном или написанном. Благодаря этой особенности я оградил себя от многих неудач и излишней траты времени. Опыт подсказал мне, что молчание — один из признаков духов­ной дисциплины приверженца истины. Склонность к пре­увеличению, замалчиванию или искажению истины, созна­тельно или бессознательно, — естественная слабость человека, а молчание необходимо для того, чтобы побороть эту слабость. Речь человека немногословного вряд ли бывает лишена смысла: ведь он взвешивает каждое слово. Очень многие люди невоздержанны в речи. Не было ещё ни од­ного собрания, на котором председателя не осаждали бы записочками с просьбами предоставить слово. А когда эта просьба удовлетворяется, оратор обычно превышает регла­мент, просит дополнительное время, продолжает говорить и без разрешения. Выступления подобного рода вряд ли приносят пользу миру. Это в основном пустая трата време­ни. Моя застенчивость в действительности — мой щит и прикрытие. Она даёт мне возможность расти. Она помогает мне распознавать истину.

¹ Игра слов: to conceive (англ.) — «представлять себе» и «зачать».”